Любить и беречь [= Грешники в раю] - Патриция Гэфни

Но, несмотря на все изъяны и неудобства этого дома, я чувствую к нему невольную привязанность. Здесь множество чудных диковинок. Мебель уродлива донельзя, повсюду натыкаешься на чучела животных в стеклянных футлярах. Чего стоят хотя бы колибри в библиотеке – целый шкаф! – или гравюры в золоченых рамах, изображающие лорда Нельсона и герцога Веллингтона, что висят в столовой. Просто мороз по коже. Но на каждом шагу неожиданные сюрпризы вроде спрятанного за занавеской алькова, который я совершенно случайно обнаружила, исследуя душную библиотеку. Внутри него я нашла удобную скамью, устланную мягкими подушками, и овальное окно с видом на горбатый мостик через реку. Тут и там обнаруживаются балкончики и небольшие веранды. Большинство из них выглядят ветхими, и пользоваться ими я не решаюсь, но одна, соединенная с центральным холлом, еще совсем прочная. С нее виден обширный парк к западу от дома и можно любоваться закатом. Ну и, конечно, как тут не вспомнить мою маленькую гостиную под самым скатом крыши, такую уютную и удобную, откуда открывается весь простор окрестных пастбищ с овечьими стадами, рядами живых изгородей, узкими проселочными дорогами, над которыми склоняются кроны деревьев. И это все венчает каменный шпиль церкви Всех Святых. Высокий и черный, он господствует над чащей далеких дубов.

За исключением Равенны, где я жила еще маленькой девочкой, единственным местом за всю мою жизнь, в котором мне довелось задержаться надолго, был Руан, где целых два года отцу покровительствовал граф де Бовэ. Поэтому я могу только воображать, что такое «родной дом». Что означает эта снисходительная нежность, которую я начала чувствовать к Линтон-холлу и которая так напоминает великодушную привязанность к непутевому и чудаковатому родственнику? Как бы там ни было, я не собираюсь слишком прислушиваться к сентиментальным вздохам моих душевных струн. Я не в состоянии представить себя пускающей корни, здесь или где-то еще. По-моему, мне не суждено иметь дом.

Как мрачно это звучит. Я устала. Сейчас погашу огонь и пойду спать. Надеюсь, в новом доме мне мой супруг не встретится.

11 апреля

Вот первая порция деревенских сплетен на сегодня: все местные незамужние дамы без ума от Архангела и забрасывают его пирожными и лепешками, вязаными шарфами и перчатками, домашними тапочками, засушенными цветами и книжными закладками, салфеточками – короче, всем, что, по их мнению, способно заполнить прискорбную пустоту его домашнего одиночества. Сестры Хлоя и Кора Суон, дочери кузнеца, являются главными соискательницами, но и мисс Онория Вэнстоун, дочка мэра, не намерена сдаваться без боя, так что многие заинтересованные наблюдатели делают ставки именно на нее (возможно, и не только в переносном смысле).

Все эти сведения были мною почерпнуты из рассказа миссис и мисс Уйди, пожилой матери и дочери средних лет, которые сегодня после обеда нанесли мне старомодный визит. Все слухи, разумеется, были поданы в самой выдержанной и респектабельной манере, но мы ведь умеем читать между строк и делать собственные выводы.

Обе дамы с отменным радушием и не без некоторого благоговейного трепета (который меня весьма позабавил, хотя и привел в замешательство) предложили мне дружить по-соседски и подарили большую банку маринованных яиц, которые «с бисквитами и чаем – настоящее благодеяние для пищеварения». Когда их застенчивость немного развеялась, нам удалось довольно славно поболтать. Под конец, поговорив минут двадцать, они пригласили нас с Джеффри на чай после ближайшей воскресной службы.

Я в замешательстве. Что я теперь – обязана ходить в церковь? Насколько серьезно должна я вживаться в новую для меня роль хозяйки поместья? Джеффри, конечно же, не станет ломать голову; все это ему просто шутки. Я думала, что и сама сумею отнестись к этому как к пустякам, – теперь же, столкнувшись с совершенно реальной добротой этих женщин, я в какой-то момент почувствовала, что мое ответное благожелательство – не просто вежливая маска…

Поверенный прислал немного денег, фунтов, по-моему, четыреста. Джеффри забрал их и еще с утра отправился в Эксетер покупать лошадь, так что теперь я одна. Никогда мне не удавалось решить, что хуже – быть в полном одиночестве или же быть в одиночестве с собственным мужем.

13 апреля

Никакой трагедии нет, просто приближается ночь. Но вечерами, подобными этому, я начинаю понимать, отчего людей тянет к выпивке. Все чувства болезненно обостряются, беспокойство висит в воздухе, время еле ползет. Уже с шести часов наступающая ночь представляется бесконечной, нездоровые мысли скребутся в голове. Кто поговорит со мной? Кому бы мне написать письмо? Может быть, Уильям Холиок посидел бы со мной минут десять или лучше час? Но нет, я не обращусь к нему. Сегодня мне так одиноко и страшно, что сама мысль о том, чтобы затеять разговор с кем-то чужим, просто невыносима. И все же – опять – мне необходимо услышать человеческий голос, взглянуть кому-нибудь в лицо, просто увидеть кого-то, переходящего двор. Мне необходимо вырваться из плена собственного тоскующего мозга.

Нет, я ни с кем не могу говорить, я сейчас совершенно не способна к общению. Постороннему человеку я покажусь куда более странной, чем на самом деле, совсем сумасшедшей… Что ж, может быть, так оно и есть. Так оно, наверное, и начинается. Если я буду продолжать в том же духе и дальше, то уж непременно сойду с ума.

Моя жизнь превратилась в пустыню. Я страшно изголодалась по теплу, доброте, простым проявлениям самой обыкновенной симпатии.

Я страшусь потерять чувство реальности, выбиться из колеи обыденной жизни, сорваться в безумие и закончить свой путь в темной комнате, воя от отчаяния. Абсурд! О, как мне нужен наркотик, чтобы провалиться в сон, глубокий, мертвый, без видений. Утренние птицы, бесцеремонное солнце, множество новых картин, переполненных жизнью, – вот что вернет мне отвагу. Но сейчас я боюсь этого полумрака, этих темных мыслей, умирания, смерти, конца. Господи! Что же мне делать?

Ничего. Открыть книгу, потребовать чаю. Терпеть.

Шаги на лестнице: своевременное вторжение. Надеюсь, это…

Это была Сьюзен.

– Извините, миледи, если помешала, – сказала она, еле переводя дух после подъема, – да только, по-моему, надо вам знать, что преподобный Моррелл приходил к его светлости.

– Преподобный Моррелл? Он еще здесь? – Она быстро взглянула на каминные часы. Было почти девять.

– Ну, может, он еще не ушел. Видите ли, мэм, Вайолет провела было его в голубую гостиную, да тут миссис Фрут заходит и говорит, мол, его светлости нету, а вы, стало быть, не расположены – в точности как вы сказали, когда к ужину не спустились.

– Так он ушел?

Ее стул резко скрипнул, когда она встала.

– Да ведь кто ж его знает, ушел – не ушел? Когда я к вам поднималась, он о чем-то говорил с миссис Фрут, так что, может, он и здесь. Может, мне сбегать узнать…

– Я сама схожу.

Вслед за Сьюзен Энни направилась к двери и поспешила вниз по узким ступеням, про себя изумляясь собственному рвению. Она страшно изголодалась по человеческому общению, но сегодня вечером чувствовала себя совершенно к нему неспособной. И вообще, что она и Архангел могут сказать друг другу? Подойдя к голубой гостиной, она замедлила шаги в надежде, что его там не будет.